Представьте себе, что есть в Украине село, где никогда не было колхоза. Зато есть собственные шерифы, которые любого воришку призовут к ответу, поговорят с ним по душам и убедят, что брать чужих гусей – не только нехорошо, но даже как-то нелепо.
Представили? А теперь подумайте, как история односельчан, следящих за порядком в Старой Збурьевке, поразила экспертов знаменитого Амстердамского кинофестиваля IDFA, если документальный фильм Романа Бондарчука «Украинские шерифы» там наградили призом жюри.
«Шерифов», одну из главных фестивальных побед Украины прошлого года, до 15 июня можно посмотреть в столичном кинотеатре «Жовтень». В нем продолжается прокат программы «DOCU/ХІТ» – лучших фильмов фестиваля Docudays UA. В марте на киевской премьере ленты Бондарчука зрители встречали героев овациями и чествовали как настоящих кинозвёзд.
О желании людей следить за порядком в собственной деревне, о том, зачем полностью перемонтировать фильм для телевидения, о триумфе на IDFA, об украденных гусях, о новом полнометражном проекте и о шансоне – обо всем этом журналисты сайта сultprostir.ua поговорили с режиссёром Романом Бондарчуком.
– Как тебе кажется, важна ли для кинематографиста наблюдательность? Внимателен ли ты к деталям и ко всему, что происходит вокруг?
Конечно, я внимателен и стараюсь отмечать какие-то вещи и детали, из которых могло бы получиться кино. Всегда замечаю колоритных персонажей, которых можно было бы воссоздать на экране. Но надо сказать, что это два разных режима, когда ты просто живёшь и погружён в быт, и когда ты снимаешь кино и находишься непосредственно в съёмочном периоде.
Расскажу на примере документального фильма: ты вслушиваешься в слова героев и сразу примерно понимаешь, с чем бы ты мог соединить реплику при монтаже, ты целиком сконцентрирован на работе, и каждому слову, жесту персонажа пытаешься придать какое-то значение. Думаешь, как всё происходящее соединять и выстраивать в монтажной.
– Когда ты понял, что жители Збурьевки станут героями твоего фильма?
О, это не просто Збурьевка, а Старая Збурьевка. Это важно.
– Если есть Старая Збурьевка, значит, есть и Новая?
Конечно. И они находятся в постоянном соперничестве и противоречии друг с другом. Жители Старой Збурьевки кличут жителей Новой «кваками», а те в ответ прозвали соседей «жабокряками». Раньше вражда двух сёл порой заходила так далеко, что жители Старой Збурьевки не пускали соседей на пляж, а граждане Новой – не позволяли соперникам гулять по лесу.
-Почему они враждуют?
Думаю, дело в разнице менталитетов: одни живут у реки, другие – в поле. К тому же, людям всегда надо с кем-то враждовать.
– Вернёмся к вопросу о том, когда ты понял, что жители Старой Збурьевки – это герои твоего будущего фильма.
Как-то я узнал, что там есть сельский глава, у которого традиционно для этой должности мало полномочий, но он пытается воплотить безумные идеи по организации и улучшению жизни в селе, в том числе, поддерживает шерифов, и каждую неделю собирает односельчан, чтобы сообща решать насущные проблемы.
Однажды я увидел сельского главу с бомжом Колей, тогда и подумал, что он бы мог стать героем фильма: они вместе ели пирожки и разговаривали о планах на будущее. Я понял, что мне есть чему поучиться у этих людей, мне стало интересно снять о них кино. Раньше я никогда не мог представить себе первого человека – мэра или главу сельсовета – за одним столом с «последним» человеком, бомжом Колей. А теперь мне кажется, что власть именно так и должна работать, быть открытой.
“Когда везде начали разрушать памятники Ленину, жители Старой Збурьевки очень расстроились, что у них нет памятника вождю, который они могли бы сбросить”
– А когда ты впервые познакомился с сельским главой Старой Збурьевки?
Когда снимали короткометражный фильм для проекта «Новые герои». Виктор Васильевич Маруняк, глава Збурьевки, стал героем нашей картины. В то время он пытался остановить воровство земель в прибрежной зоне. Чиновники делили заповедные земли и продавали богачам для строительства коттеджей. А Маруняк старался этому противостоять. Ему тут же подбросили взятку и попытались посадить в тюрьму.
Всё село объединилось и восстало против милиции, разбили палатки возле Херсонской прокуратуры, люди требовали освобождения Маруняка, и они добились своего. Важно, что это было задолго до Майдана. То есть Старая Збурьевка – село, опережающее время.
-Удалось ли тебе сразу найти общий язык с жителями села?
Да, собственно, на съёмках короткометражки о Маруняке мы с ними подружились. Поэтому когда мы приехали снимать «Шерифов», люди уже доверяли нам, а это, конечно, всегда облегчает съёмки.
-Как тебе кажется, откуда у жителей села такое стремление к самоорганизации и внутренняя ответственность за свои поступки?
Виктор Васильевич, сельский глава, по образованию историк, рассказывал, что в Старой Збурьевке никогда не было колхоза: село окружено лесом и нет полей, чтобы его организовать. Были там только рыбные артели, и люди, таким образом, не попали в советскую машину коллективизации, и остались свободолюбивыми. Там даже нет памятника Ленину. И когда везде начали разрушать памятники вождю, жители Старой Збурьевки очень расстроились тому, что у них нет памятника, который они могли бы сбросить.
-И что же в селе нет ни одного символа советской эпохи?
Там есть Алёша – памятник павшим во Второй мировой войне солдатам. Жители красят его в золотой цвет. Но ведь это памятник всем воинам, погибшим на полях сражений – его будто бы нельзя уничтожать. Хотя, конечно, эхо советской действительности в селе звучит: например, местный клуб переделан из церкви.
-А если не говорить о теориях, как тебе самому кажется, в чём кроется причина их стремления к самоорганизации?
Знаешь, думаю, достаточно двух-трёх нормальных людей, стоящих во главе чего бы то ни было, а остальные уже к ним подтянутся, будут стараться соответствовать и быть лучше. В Старой Збурьевке есть такие люди.
-«Украинские шерифы» получили приз жюри на фестивале IDFA в Амстердаме, одном из самых важных форумов документального кино в мире. Как влияет такой приз на судьбу фильма?
Благодаря этому призу, у нас более трёх десятков приглашений на фестивали со всего мира и нас продолжают приглашать. Вот, на следующей неделе «Шерифов» покажут одновременно на фестивале в Австралии и в Великобритании. Фильм путешествует так много, что в один день бывают два-три показа в разных странах. У нас есть международные дистрибьюторы, поэтому фильм уже был в прокате в Голландии и Польше.
Так что приз на IDFA делает фильм очень заметным в мире кино. Но есть и побочный эффект: фильм теперь мало приглашают в конкурсные программы, считая, что если уж он победил на IDFA, то чего большего можно желать? Чаще всего фильм берут в «фестивальные хиты года».
“Удивительно, что в наших приёмниках до сих пор звучит «Шансон», и тюремная романтика накладывается на образы Шарапова и Жеглова, а потом – на героев из российских сериалов про ментов”.
-Как публика в разных странах реагирует на картину?
Чем ближе к Восточной Европе, тем больше нюансов происходящего на экране люди понимают.
-Можешь привести конкретный пример?
Я могу рассказать, чем часто интересуются европейские зрители. Кроме судьбы героев и будущего Украины, им очень интересно узнать, что же это за ритуалы, в которых принимают участие жители села. Что это за тайное общество, члены которого зимой купаются в проруби, а летом красят золотой краской памятник солдату?
Западная публика не считывает наши смыслы, не замечает детали быта. Для них все эти действия – непонятный, даже экстравагантный ритуал, повторяющийся со странной регулярностью. В целом фильм тепло встречают по всему миру. Вот недавно я вернулся c кинофестиваля Hot Docs в Торонто – там публика сказала, что «Шерифы» – очень секси, и на экране все живо и непредсказуемо.
-А как реагирует на фильм украинская диаспора?
Часто критикует за то, что мы показываем бедность, а не цветущее село, не ту «калинову Україну», которую они хотели бы видеть. Они искренне переживают за страну и хотят, чтобы она представала на экране только в лучшем свете. Но шерифы всегда воспринимаются как положительные персонажи.
Для меня, честно говоря, удивительна негативная реакция некоторых зрителей на неприглядный образ Украины в «Шерифах», ведь именно желание и способность самоорганизоваться, взять на себя ответственность – это и есть залог будущего расцвета страны и процветания её граждан. Кому же, как не человеку с западным мироощущением это знать и чувствовать?
Да, согласен. То, о чём ты говоришь, намного важнее экономических невзгод села, которые так шокируют публику на Западе. Хотя, конечно, они не привыкли к такой бедности, им сложно понять, что люди в принципе где-то могут так жить.
– Из того, что не вошло в фильм, какое из дел шерифов произвело на тебя самое сильное впечатление?
Я тоже изначально мыслил «делами шерифов», но, уже работая над фильмом, обнаружил, что дел как таковых у них нет. В основном, они ездят от дома к дому и говорят с людьми. Но мне запомнилось «дело гусей». Случай этот произошёл ещё до начала съёмок, поэтому на экране его нет. В селе начали пропадать гуси, шерифы устроили засаду, поймали злоумышленников и повезли их по дворам тех, кого они обокрали. Таким образом, каждый пострадавший получил возможность высказать вору всё, что накипело. При этом шерифы следили за тем, чтобы воспитательные беседы не довели до рукоприкладства.
Мне кажется, это очень действенный способ перевоспитания воров. Ещё я запомнил историю мужика, который выгнал семью из дома, облил себя бензином и намеревался поджечь. Когда приехали шерифы, он открутил кран на газовом баллоне, и они разговаривали с ним ровно до тех пор, пока газ полностью не вышел из баллона. Расчет шерифов оказался верным, как только газ перестал представлять угрозу, они накинулись на мужика и отобрали спички. Это истории о том, как важно говорить с людьми, и как это порой эффективно.
“На фильм не потрачено ни копейки из госбюджета. Мы решили попробовать снять фильм, следуя законам рынка европейской документалистики”
– Как ты считаешь, подобное разъяснение равноценно наказанию? Оно действенно?
В случае с вором, я считаю, что разговор с 10-15 ограбленными семьями очень эффективен. Мне кажется, ему больше не придёт в голову воровать гусей. Физическое наказание – плата за что-то уже совершённое, а беседа и разъяснение могут предотвратить какой-то поступок в будущем. Это важно. Но не стоит и забывать, что у моих шерифов нет официальных полномочий, табельного оружия, тюрьмы в сельсовете. Разговор и убедительные аргументы часто единственное, что есть в их арсенале.
– А как местные жители относятся к шерифам?
Для односельчан шерифы – чуть ли не единственное воплощение власти и порядка. Благодаря им по Старой Збурьевке можно гулять ночью. По статистике там гораздо меньше преступлений вообще и тяжёлых преступлений в частности, чем у их соседей из Новой Збурьевки. Бывают случаи, когда милиция после вызова сама связывается с шерифами и предлагает им разобраться с ситуацией на месте. Так что жители относятся к защитникам порядка сердечно и с уважением. Для Старой Збурьевки глава сельсовета и шерифы – это и есть государство.
– В эти дни программа лучших фильмов фестиваля Docudays UA «Docu/хит» путешествует по кинотеатрам Украины. Насколько перспективной кажется тебе практика выпуска в прокат таких документальных подборок?
Во-первых, я очень рад тому, что фильмы показывают в кинотеатрах, потому что кино правильно смотреть на большом экране. А по поводу перспектив – вот мы проживём этот прокатный опыт и узнаем. Нельзя судить по одному-двум показам. Думаю, люди должны друг другу советовать пойти, посмотреть хороший фильм, и он постепенно, со временем наберёт свою аудиторию. Интересно узнать, сколько людей в Украине действительного готовы смотреть документальные картины в кинотеатре, и придёт ли на эти показы фестивальная публика – та, что заполняет залы на Docudays.
– В рецензиях и статьях об «Украинских шерифах» я часто встречала формулировку «гоголевские персонажи». Тебе они тоже кажутся такими? Мне, например, персонажи фильма скорее напоминают героев Зощенко, которые сначала теряют надежду, а потом вновь её обретают.
Интересная мысль. Мне кажется, что моим героям вообще невозможно дать одну характеристику. Вот я на них смотрю и вижу героев американских детективных сериалов. А потом вглядываюсь в другое их проявление, в искреннее раскаяние в каком-то поступке – здесь они и правда «гоголевские герои». В одной сцене они – бравые молодцы, супергерои и персонажи комедии, в следующем эпизоде они душевные, страдающие, рефлексирующие люди. Их характер всё время в динамике. И это очень интересно.
– Когда работаешь с характерами, которые пребывают в постоянном развитии, что самое сложное с режиссёрской точки зрения?
Могу сказать, чего я боялся. Будучи по-человечески на стороне шерифов, я боялся, чтобы они не повели себя хуже, чем мне хотелось бы, не проявили себя крайне негативно.
Случалось, что ты приходишь к ним, а ничего не происходит, и целый день нет вызовов – для кино и всей экранной истории это, конечно, может создать большую проблему.
– Страх как-то материализовался – ты увидел в героях что-то плохое?
Да, история с арестом Коли, например. Они сами очень сокрушались по поводу собственного поведения тогда.
– Как живут жители Старой Збурьевки во время войны? Как реагируют на повестки из военкомата?
Многие уверены, что важно остановить войну, пока она не захватила всю Украину и не пришла в их дома, поэтому те, кто хотел уйти на фронт, сделали это при первой же возможности. Хотя есть и те, кто не хочет идти в армию.
Но не будем забывать, что это Херсонская область. Там до сих пор много дезинформации и пророссийской пропаганды, поэтому отношение сельских жителей к происходящему в стране неоднозначное. Но проукраински настроенных всё-таки больше. Хотя информационное поле, в котором они живут, сложно назвать украинским.
Для меня удивительно, что в наших приёмниках до сих пор звучит радио «Шансон», и эта тюремная романтика в сознании жителей Старой Збурьевки накладывается на образы Шарапова и Жеглова из «Место встречи изменить нельзя», а потом – на истории и героев из современных российских сериалов про ментов. Чужое информационное поле, чуждые нам мифы и образы – всё это нас ослабляет.
– А что может, на твой взгляд, стать основой украинского мифа, который зародил бы в нас новое мировосприятие?
Интересный и сложный вопрос. Я пока не знаю, как к этому подойти. Возможно, кино может создать новый миф. Снял же Леонид Луков в конце тридцатых «Большую жизнь» – фильм, где звучит песня со словами: «Вышел в степь донецкую парень молодой». Эта картина до сих пор в памяти, в сердцах и в сознании жителей Донбасса. Надо создать для всех нас что-то новое, способное объединить, захватить нас, как зрителей, возможно, сформировать новое мировосприятие.
– Ты скоро приступишь к съёмкам полнометражного художественного фильма «Вулкан». Расскажи об этом проекте.
Это будет фильм о том, как столичный человек средних лет попадает в реальность южноукраинского городка со всей его абсурдностью и о встрече героя с самим собой. Думаю, это будет созерцательное кино о погружении в провинцию. Планирую привлечь к съёмкам непрофессиональных актёров.
– Непрофессиональные актёры – это твоё стремление к документальности и естественности в кадре?
Всё это началось с короткометражного фильма «Таксист», который мы снимали в 2007-м, и тогда у нас не было средств и возможностей, чтобы нанять профессионалов. Мы поехали в мой родной Херсон, где снимали друзей и их приятелей. Мне этот опыт очень понравился, поэтому хотелось бы вернуться к работе с непрофессиональными актёрами. Они, конечно, не могут сыграть трансформацию характера героя, но они сами по себе выразительны, и у них масса мимических, диалектических особенностей – они очень киногеничны.
– Твой новый фильм, как победивший на одном из питчингов, будет снят при поддержке Госкино. А как ты снимал «Шерифов»?
С продюсерской точки зрения это был очень интересный и в некотором роде уникальный эксперимент. На фильм не потрачено ни копейки из госбюджета. Более того, мы решили попробовать снять фильм, следуя законам рынка европейской документалистики. «Шерифы» – копродукция Украины, Латвии и Германии. Кроме того, мы использовали систему телевизионных пре-сейлов.
– Расскажи, что такое пре-сейлы.
Это система поддержки проекта телевизионными каналами. Они вкладывают деньги в ещё не законченный фильм и при этом получают право показа картины в своём телеэфире. Таким образом, в создании «Шерифов» приняли участие немецкий телеканал ZDF-ARTE, шведский SVT, польский TVP Kultura, телеканалы стран Балтии.
– Кто-то из них уже показал фильм? И пришлось ли для ТВ перемонтировать ленту?
Показал канал ZDF-ARTE. И, да, у нас есть часовая телеверсия. Она в значительной степени отличается от киноверсии. Это всё ещё история шерифов из Старой Збурьевки, но она более повествовательна и информативна для зрителя, в ней меньше образности, практически совсем нет душевных метаний и рефлексий главных героев.
– Почему пришлось перемонтировать и внести в фильм такие изменения?
По нескольким причинам. Во-первых, современное телевидение не предлагает слоты больше 52 минут. Во-вторых, зрители зачастую смотрят телевизор крайне невнимательно, поэтому важно сохранить стройность сюжета и главное, пока они смотрят, донести до них историю о том, как двое односельчан решили стать шерифами и лично следить за порядком в селе, потому что больше некому это делать. Телеверсию мы монтировали именно по такому принципу. Она, к слову, почти на треть состоит из материала, не использованного в киноверсии.
– Ты недоумевал по поводу до сих пор звучащего в нашем радиоэфире шансона, поэтому хочу спросить о твоём отношении к вызвавшему недавно споры законопроекту об ограничении использования медийной продукции страны-агрессора.
Я не читал законопроект, поэтому едва ли могу высказываться о нём.
– А как ты относишься в принципе к запрету в Украине российской медийной продукции?
Я не буду запрещать депутатам что-то запрещать. У нас много проблем из-за того, что мы до сих пор не понимаем, как создать своё информационное пространство, какие критерии оценки должны быть применены к запретному медиапродукту. Ко всему нужно подходить обдуманно. Но я уверен, что мы должны защищаться от информационного поля страны-агрессора. И если для этого нужно что-то запретить, что ж, так тому и быть. Я хочу, чтобы радио «Шансон» не звучало на моих любимых херсонских пейзажах.
